Ниже представлена русская версия оригинального текста.
— Бранко Велькович —
От имени всех нас, простых, пишу
Я, простой, от имени всех нас простых, за всех их, «необычных»,… самозванцев. Пишу.
Самозванцы, вновь своей уродливой жаждой выделенные, — я недавно разговаривал с твоим братом-близнецом. Он был печален. Говорил мне, как ты заблудился, ослеп, обезумел. Снова рассказал мне всё о всех твоих страхах, о твоём нутре и безысходности, что овладела тобой… Говорит, что иногда он так смотрит на тебя, как ты паришь в своих бреднях, и тогда узнаёт чужого, что тебя завладел. Они двое молчат в такие минуты, знают друг друга по миллиону битв. Потом мы вместе смотрели твои сны и твои кошмары. Он спросил, могу ли я снова сказать тебе, где, кто и что есть угловой камень, о котором ты снова так нагло и кощунственно говоришь… Я ответил, что сделаю это. И сейчас скажу.
Начну с самого древнего, того единорожденного и первородного, Сына дословного, единственного Сына от единственного Отца.
«Иисус сказал им: Не читали ли вы в Писании: камень, который отвергли строители, тот стал главой угла; это от Господа и дивно в глазах наших. Поэтому говорю вам: отымут у вас Царство Божие и дадут народу, который приносит плоды его. И кто упадёт на этот камень, тот сокрушится, а на кого он падёт, тот растопчет его». И, услышав это, первосвященники и фарисеи поняли, что Он говорит об них».
Угловой камень[1]— это только тот, что был в самом начале. От него всё началось. И этот животворящий угловой камень — не экономика, не земля, не храм и не какой-либо человек вообще. Никто и ничто из перечисленного не творило. Угловой камень не материален. «Ибо дом устроен кем-то, а устроивший всё есть Бог». Только Бог творил. Отец всё через Сына создал. Когда Его отвергли, как написано, строители отвергли Бога и начали мастерить что-то иное для кого-то другого.
В тот день вы, а вы выбрали субботу, потому что «Сын Человеческий — господин и субботы», ты и пурпурные жрецы — те же, что и тогда, жаждущие жертвоприношений, ты словом, а они своим молчанием и жреческим образом жизни, жалко верят в достаточно изощрённое — объявили «экономику нашим угловым камнем»! Ты сказал: «Всё, что мы имеем сегодня, мы имеем благодаря экономике».
Надо теперь народу сказать, что вы на самом деле сделали.
Вы тем самым отказались от духовного углового камня этого народа и каждому человеку, вручив духовность прежней, публичной клятвой, вы отдали себя материальному, царству сатаны, потому что «ему предано», а вы от этого царства лишь собираете пыль, пока ползаете по праху.
Вы предались, а намерение ваше было предать и всех нас.
Но, слава Богу, так не идёт.
«И вывел его диавол на высокую гору и показал ему все царства мира в одно мгновение; и сказал диавол: все это дам тебе и славу их, ибо мне предано; и кому я хочу, тому даю её. Так что если ты поклонишься мне, всё будет твоё. И Иисус отвечал ему: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».
Самозванные пурпурные жрецы взяли тебя и возвели на ту придумную для тебя низкую гору, показали тебе материальные царства, и ты, ослеплённый, принял их. Снова ты поклонился самому низшему, а скажу тебе: такая «низость» редко встречается.
Если бы хотя бы в этот раз на том трагикомическом пьедестале, сковавшемся для потраченных, ты сказал НЕТ, вернулся бы в Силу и Мощь. В первый раз ты бы по-настоящему увидел и почувствовал, что такое Сила. Сделав это, ты стал бы и остался лишь ещё одним самозванцем, как и все те рядом с тобой и все, кто был до тебя… Пепел… Ничто…
Не случилось этого…
Так змеи продолжают властвовать во имя своего отца, господина всех змей.
Плохая история никогда не улучшалась бессмысленным повторением, — записал один из режиссёров.
Поэтому между вами и нами — горящий терновник. Та неугасимая свеча, что ждет нас всех, вас пугает и уничтожает, а нас согревает и радует.
Сам Бог и все под ним, вы, избранные, может быть и в конце концов одни из самых низких, и я, совсем простой среди всех этих прекрасных простых, все мы знаем, что из твоих уст это было не просто метафора, а вынужденное, повторное, странное самоутверждение. Ты поставил себя на пьедестал самого Творца, потому что в твоём уме, полном бредней, ты «король» всего, даже нашей экономики.
Опять хочешь играть с неизречённым. Снова поверил, что твоё слово меняет и что твое намерение — закон. Если бы ты читал то, что тебе сказано читать, знал бы, что «твёрдая пища для совершенных, чьи ощущения привычкой воспитаны отличать добро и зло», а ты, со всеми этими намерениями, (не)делами и теми тремя одеждами, которые в тот день по-пустому надел, всё ещё на молоке, «неопытен в познании праведности», даже если бы и жаждал праведности, а ты не жаждешь.
Всё, что ты сделал — это снова в своём имени отрёкся от человечности.
Думаешь, так ты доказал верность тому храму, из которого ты выполз?
Какая ошибка, самозванец. Если кто-то действительно крепок, ему не нужна самоподтверждение, даже в глазах храмовых надзирателей. Снова ты возвратил себя в безбукваровье[2]. Разве не понимаешь — когда ты хоть раз пытался вернуть контроль, ты его терял. Может, у тебя было бы больше успеха, если бы меньше желал его.
Эти «послания» теперь слышны даже в банальных телесериалах. Шучу, конечно, сериалы могут быть банальны, но не послания. Не пытайся это понять.
Но это ты сможешь понять. Когда поэт спросил режиссёра — «Кто, чёрт возьми, был тот обезьяна, что вошёл в танк, о ком ты думал?», режиссёр, совершенно спокойно, объяснил — «Вся вершина и кое-кто внизу».
Как думаешь, самозванец, кто ты в этой живописной картине?
Ради цирка, который ты пожелал, ты получил и утренние молебны, порог инициации от тех блуждающих, кто, как ты, те, кто никогда не поднимется выше трёх ступеней до соломенных яслей и потому в приделах[3]ждут свою окончательную плату окаменевшие от страха и с широко раскрытыми глазами. Ты заболел властью, а они — майбахом, поэтому вас тех радует и ведёт вас так же, как вы ведёте тех, кому бросаете кость, и они бегут за костью.
Ты заболел от власти, а они — от Майбаха, поэтому вас любит и ведёт такой, как вы ведёте тех, которым бросаете кость, и они бегут за костью.
В тот субботний день жрецы все соучаствовали. Для них — вот снова им знакомые, а ими презренные, святые слова единородного — «Иисус ответил ему: Написано: не хлебом одним жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих». И эти фарисеи отвергли слово Божие ради пурпурных привилегий. Пусть они… «Горе вам, книжники и фарисеи! Вы снаружи похожи на побелённые могилы, а внутри полны всякой гнилью и нечистоты». Из-за вас Христос сказал ученикам: «Слушайте фарисеев, они знают Писание, но не делайте, как они».
Зная вас и ожидая вас за последним порогом всех времён, поучённый Христовым учением, из-за вас Апостол людям сказал: «Такие люди — лжепророки, нечестные работники, которые переодеваются в апостолов Христовых. Ничего удивительного: и сам сатана претворяется ангелом света. Так же и слуги его притворяются служителями праведности. Но в конце они получат воздаяние за дела свои»… «Мы отреклись от хитростных, тайных дел; мы не поступаем лукаво и не искажаем слова Божия, но открыто проповедуем истину, представляем себя на совести каждого человека пред Богом. А если благовестие, которое мы возвещаем, прикрыто — прикрыто для погибающих; Бог этого мира ослепил у них разум неверный, чтоб не осветилась им светлая Весть о славе Христовой, который образ Бога».
Если ты когда-то задавался вопросом — сейчас скажу: поэтому вы, самозванцы, существуют — и ты и пурпурные фарисеи. Благодаря тебе и тем подобным тем, кто чувствовал, что тот замок существует, но не знали, как из него уйти, теперь знают, где тюрьма и кто тюремщик. Благодаря тебе люди теперь могут видеть, во что демон может человека превратить. Перфидная игра на грани познавательного, которую твой хозяин играет эоны, распадается в клочья, когда кто-то вроде тебя, так очевидно и преждевременно, показывает, кто и чему принадлежит. Теперь вы все покрыты видимым, и этот покров света душит вас, растворяет и растачивает. Теперь люди ясно видят рабов того господина. А тот господин своих рабов не освобождает при земной жизни.
По Божьей милости эти порабощённые могли бы сами сделать это при жизни и освобождением покаянием, потому что покаяние на самом деле возвращение, как грех есть падение, падение — и падение в какую-то нечистоту. Покаяние — это возвращение к Богу: падаешь — и возвращаешься. Бог этого желает и радуется этому. Я желаю тебе этого и обрадовался бы.
Но нет. Ты выбрал другое. И ещё ты поверил, что именно ты положил печать на весь народ в тот субботний день. Как ты глуп! Если бы ты был действительно зверь, а не просто звериный выводок, тогда бы это было клеймо зверя… Так, у тебя остаётся иллюзия, что в том, что касается тех, кто тебя сделал, именно ты сделал с этим родом покончено. Они так трудились, а вот — ты преуспел. Твой акт должен, по их замыслу, обязывать каждого умершего, живого и ещё не рожденного этого народа.
Слава Богу, так всё же не происходит.
А затем, для потребностей своего цирка на утро после молебна, ты заказал и ту «героическую» оду бесстыдству, в которой вызываешь «плач матерей, что ждут сыновей»! Бессердечно, как и всё, что ты делаешь, будто эта сербская Мать не оплакала и без того слишком многих сыновей. И когда ты цитируешь безумного чёрногрувасого Болета[4]и «волну свободы, что распространяется по Европе», — тот безумец Боле — истинная мера всей сербской политики, может, помнишь, когда матери плакали, а ты получил только «двухэтажный плащ» за заслуги в подогревании жуткой балканской рапсодии.
Правда, ты был чрезвычайно усерден, заслужил больше.
Ты упоминаешь и «братьев» в том заказном спеве, но в этом твоём пути, самозванец, нет ни братьев, ни сестер. И те братья, на которых ты надеешься, знают одно — поэтому они колеблются. Не сердишься на них. Они чувствуют, что своими безумствами ты растопчешь их мир. Ты решил всем публично дать понять, что ты не колеблешься, что силён и могуществен. Как и раньше, что ты просил, то ты получил от змей, и все знают, чем ты заплатил, ибо их серебряники тебя не интересуют. Сцена конца времён существует для того, чтобы каждый актёр завершил свою роль. И, как я сказал, ты — не каменщик, а лишь товарищ-член, которому тёмные знающие так затуманили чутьё, что ты поверил в собственный спектакль. Вот в чём суть бредней — больной человек верит, что они реальны. Такой тебе и нужен сейчас.
Скажу ещё — ты никогда не увидишь его, хотя им восхищаешься и ему предлагаешься. Тебя ввели в заблуждение. Что ты сделаешь с Ним? Он для тебя недоступен, а ты Ему не нужен. К тому же ты бы не выдержал и бледного следа Его дыхания, не говоря уже о Его присутствии. Ему нужен легион для духовных битв, ибо и Он — духовное существо, а не призраки тривиальных господ, навешанных фальшивых голосовок в урнах, партийных кол-центрах и оплаченных «ораторов» с мегафонных трибун. Ему нужны сатирики народа, а не массовые убийцы. Ему нужны настоящие хозяева хаоса — суровая игра контроля и баланса, которую ты не понимаешь и не понимаешь, где та битва происходит. Всё, что ты знаешь, — что она происходит. Без этого знания хаос уничтожает. Ты же это прочитал в тех книгах, не так ли? Отсюда твоя безумная потребность представить себя творцом хаоса и тем, кто умеет его разрешить. Но бойня в предместье Белграда, убийцы на платных дорогах, отнятие детей у родителей и пропажа детей — помнится ли кому-то маленькая Данка, всеобщий распад и девастирование, безнадёга, измена, измена, измена и война, которую ты провозглашаешь — это ещё не хаос. Это просто преступления, которые может разрешить и крепкая вера, и обычный человеческий уголовный закон.
Хаос, о котором я говорю, первичен, он создаётся силами, непонятными тебе, и разрешается силой, от которой ты отказался.
И как только ты подумал, что всё предугадал и представил, тот, кто посылает, посылает тебе вестника — мальчика с флагом в Вене с посланием, известным тебе и всем народу. И тут дело не в послании, потому что ты и вправду создал в общественном мнении худшую из возможных своих картин, чтобы показать себя лучшим — тривиальная пиар-игра уровня стажёра в медиаиндустрии, — проблема в том, как всё, что ты «добился», разваливается, когда происходит нечто вне твоего плана. Ты не контролируешь! Ты лжёшь, что владеешь ситуацией! Один мальчик с флагом в Вене перечеркнул тебя.
Понимаешь ли, откуда пришёл тот мальчик с флагом и с уместным лозунгом?
Драг мне поэт, иначе я бы послал тебя к нему спросить, кто на самом деле хозяин камня и птицы, и кому птица слушается, и кто сам в камне самоуклёсан. Он это видел, потому что в «Внутри меня ты более чем я. Как поблагодарить тебя?» ты бы спросил, а поэт посмотрел бы на тебя. Что он скажет? Теперь, когда он наконец стал никто, что он скажет тому, кто всё ещё думает, что — кто-то.
Драг мне и песок, если он от Бога, но не тот, составленный из атомов опалённых душ; но если бы ты умел смотреть неповреждённо в зеркала и хотел тихо путешествовать, я бы дал тебе тысячи адресов, где слова ломались, чтобы чему-то научить, например, тот адрес с тёплым песком на солёном берегу. Тогда режиссёр, Драгош из того Сената, который теперь ты и Спайдермен от Кастела, хотели бы кровью растоптать и некоторая маленькая группа итальянцев обсуждали бы «нераспутанные счёты между змеёй и человеком». И тот официант, что там подавал и только слушая «магистром стал», знает гораздо больше, чем ты. Но зря… Ты из лектуры «смог» сделать для себя картинки.
А тот, кому ты служишь — материальному, за которое тебя так легко купили, сам презирает. Он думает о тебе так же, как и ты думаешь о всех несчастных, которых покупаешь за предвыборные тысячи. Пурпурные знают, о чём я говорю. Среди них есть тот, кто действительно знает. Поэтому он и думает и делает всё, чтобы жезл с двумя змеями ему дали, но он сам боится и сознательно «упускает возможности». Шёпотчик шепчет ему, и он шепчет в ответ — «ещё не время!» Трагично, будто вы вообще что-то знаете о времени.
Затем ты придумал тот печальный театральный политический пролог, в котором явственно видишь себя в форме. Предвижу, ты скоро её наденешь, потому что ты уже сшил её и, верю, много раз примерял перед зеркалом. Я мог бы раскрыть тебе тайны зеркал, объяснить, что ты на самом деле видел, но не время. Я сказал бы, что урок тебе прочитает мастер всех зеркал.
Это будет чистая, выглаженная форма, украшенная гербами и немного расширенная там, где нужно, чтобы скрыть женские бёдра, атрофированное дряблое тело и гинекомастию. Мне легко говорить о гинекомастии, но не знаю, как форма скрывает все твои истерические метаморфозы и дорогие винные галлюцинации. Ты отождествил себя, мы все знаем, со своими несбывшимися, до биполярности. Твои бредни вели тебя и в другие, здравым людям неизвестные и далёкие места. Ты был и жертвой, и спасителем, и танцором, и актёром, и Тутом, и Пилатом, и непомянником, и Лолеком и Болеком, Томом и Джерри… Теперь хочешь быть и в форме, как недавно какой-то девятак цокулић[5]воображал, что переодевшись, становился солдатом, а в твоём случае — сразу генералсимус[6]. Но знай: форма — лишь приправа в борще и на самом деле никогда не была слишком высокой ценой, особенно когда её надевают «супергерои» салонных войн и паучьи герои. И тут поэт сказал правду. Поварщики борща «варят борщ, чтобы всё уместить в него, потому что на самом деле не знают, что делают», и, добавлю, — не будут сердиться поэта — в тот борщ они засунут и всех тех, с кем не знают, что сделать, но которые должны существовать, и дадут вариться. Вот где ты — в борще на дне котла со своей гинекомастией, формой, всей своей фалангой — и варишься.
Грязно, темно, все вокруг тебя уже вовсю истерят, а кто-то вне борща аккуратно всё подогревает и добавляет неизвестные приправы — и это не ты.
Ты опустился настолько низко в мире «товарищей-членов», что тебя даже не удостоили сказать правду о том, кто местные повара и кто следующий главный зачинщик.
Ничего не говорят. Живёшь, вегетируешь в борще.
И вот, когда калейдоскоп наконец заканчивает вертеться, никто уже не будет знать, что из этого выйдет. Я сказал: мула никогда не возвращается туда, где был. «А когда меняется священство, и Закон должен измениться» — знаешь, что это значит?
Поэтому каждый твой объятие — Иудино объятие. В создании уродливого тебя ты превосходно справился, отсюда и дали тебе ту роль на грани человечности. Ты давно так яростно плюёшь в самого себя и в всё своё, что народ никогда не презирал кого-то так сильно и так интенсивно. Поэтому ты вокруг себя собрал худших, самых отвратительных, и дал им мешки серебра, дорогие машины, должности, титулы, позиции и оппозиции и публичное пространство, чтоб мерзости и уродства бесчинствовали перед народом. Ты мог бы выбрать для своей «команды» и полезных, и работящих, и приличных, но нет — ты выбрал худших. И чем хуже они, тем больше народ тебя ненавидит. Это то, чего ты хотел. Так тебя научили и посоветовали, прямо по твоей мерке. Это еда, в которую ты веришь, потому что от этого питается тот, кого ты кормил. И вскоре все, кого ты обнимал и целовал в лоб, поймут и увидят, куда ведёт этот путь. Всех их ты пометил своими объятиями. Наступит огромная паника.
Они поймут, что ты сделал из всех их мясо для гнева народа, а народу дал жертвы для выплеска ярости. Ты веришь, что создал два непримиримых полюса для кошмара, который тебе сказали, что нужен, и теперь ждёшь, чтобы вызвать ужас. Так ты видишь создание хаоса, за который предложился сам создавать и затем «торжественно» разрешить.
Поэтому прекрати, встань, остановись, прежде чем ужас станет всем, чем ты являешься. Не народ, не мы — ты!
С другой стороны от всех твоих кошмаров — прекрасная Сербия, которая из-за всей той орды твоих последователей, все до одного только уродливые эпигоны той самой первой змеи, всегда должна была хранить в груди и сердце всех просветлённых, но теперь из-за тебя их наконец достаточно, и по Божьему току крови они расселены по горизонту. Ты будешь смотреть на них, когда сумеешь опять овладеть зрением, и если сможешь выдержать их взгляд.
Ты узнаешь их тем, что несмотря на всё, что им делаешь, они всё больше в благородном мире сияют к Богу. Ты и твои убиваете надежду, убиваете веру, но всё больше людей знает, что та тюрьма — ваша, а не их. И когда все свободные, как они и свободны, просто выйдут из того плена всех твоих и ваших кошмаров, кто тогда останется единственным обитателем той тюрьмы?
Для того, чтобы убить человека, нужен разлом души.
Нужно не иметь души, чтобы убить целый народ.
Но, слава Богу, так всё же не идёт.
[1]Угловой камень (серб. угаони камен)— в библейском и архитектурном смысле: камень, кладущийся в угол здания как опора; в тексте — метафора Христа как основания, от которого всё началось.
[2]Безбукваровье— авторское, метафорическое слово, образованное от «букварь» (азбука, первый учебник для обучения грамоте). Приставка «без-» указывает на отсутствие, а суффикс «-овье» обозначает состояние или среду. В прямом значении слово передаёт «состояние без букваря», то есть отсутствие даже самых элементарных знаний. В переносном смысле — крайнее невежество, духовное или культурное примитивное состояние, когда человек не владеет самыми простыми азами.
[3]Придел— в русском и церковнославянском языке это боковой алтарь или пристройка к православному храму. В тексте слово используется метафорически: «в приделах ждать свою окончательную плату» означает находиться на обочине, в стороне от главного, в полутени, в пристройках, словно в ожидании своей судьбы.
[4]Чёрногрувасый Боле— прозвище, составленное из уменьшительной формы имени Борис/Боривоје(«Боле») и прилагательного чёрногрувасый(от серб. «црногрујави» — тёмноволосый, чёрно-лохматый, курчавый).
[5]Девятак цокулић— прозвище, составленное из слова девятак(девятиклассник, школьник — намёк на неопытного, незрелого человека) и уменьшительной формы цокулић(от «цокуле» — грубая крестьянская или солдатская обувь, башмаки).
[6]Генералсимус— искажённая форма слова генералиссимус. В военной иерархии это высшее звание, стоящее выше маршала. Автор подчёркивает комичность героя: тот не просто воображает себя военным, а сразу «верховным главнокомандующим», причём в карикатурном, невежественном виде.